Конкурс рассказов "Моя профессия".
Добавлено: 12 янв 2012, 16:59
"ОДНАЖДЫ В РЕДАКЦИИ"
…Вот я взбегаю на скрипучее редакционное крыльцо, вот толкаю тяжелую, обитую дерматином дверь, успев ощутить в коридоре прохладный запах тишины, которая сменяется пулеметным треском пишущей машинки и мягким перестуком канцелярских счет. Это означает, что Валентина Лорская с утра пораньше печатает очередной газетный опус, а Дарья Васильевна Спиридонова, как предписано бухгалтеру, сводит дебет с кредитом, между делом умудряясь переговариваться с сидящей за перегородкой литсотрудницей Любой Водолазовой... Люба в чем-то громко и горячо убеждает Дарью Васильевну, а та ей терпеливо и обстоятельно возражает. Не сходятся они в таком деликатном вопросе, как роль женщины в семье...
Я здороваюсь со всеми, на секунду прервав мирное течение утренней беседы, сажусь за колченогий стол у окна и начинаю накручивать телефонный диск: на первую полосу срочно нужна информация в тридцать строчек. Телефон, как назло, безмолвствует. Время идет. Информации как не было, так и нет. За дощатой перегородкой слышится выразительное покашливание Константина Никаноровича Смирнова. Редактор недоволен. Разговоры в кабинете стихают. Неутомимая модница Таня Кузнецова от греха подальше убирает в стол очередную обновку, которую собиралась продемонстрировать равнодушной к нарядам Любе. Ничего им из-за меня не видно и переговариваются они между собой, то и дело адресуя томные девические взоры угрюмо застывшему у стены книжному шкафу, в стеклянных створках коего, как в зеркале, наблюдают друг друга.
И Люба, и Таня все, что надо, давно сдали на строгий редакторский суд. Сдала зарисовку о пастухе заместитель редактора Людмила Михайловна Колосова. Называется она «Пастух Рудень». Чем-то гоголевским веет от этого рядового газетного заголовка. Мне кажется, что он подошел бы к рассказу, в котором мудрый, немногословный пастух рассуждал бы не о привесах и надоях, а о чем-то более глубоком и значительном, о жизни и смерти, например, по-крестьянски просто излагая философию бытия... Я только что начитался философских трудов француза Сартра, выписав оттуда утешительную для себя строчку: «Безрассудство - это праздник существования». Мне нравятся эти слова, и я, безрассудно оставивший одну профессию ради другой, совершенно незнакомой, льщу себя слабой надеждой, что сделал это не зря...
Размышления мои прерывает голос Нины Григорьевны Бенак: «Люди, я написала двести строк с профсоюзного собрания...» Выход газеты своей нерасторопностью сдерживаю я. Сжалившись надо мной, все на свете знающая Валентина Дмитриевна Малышева подсказывает к кому обратиться, что спросить, и вскоре, справившись со своей задачей, я торжественно вручаю Лорской невнятно исписанный лист. В редакции я без году неделя, но уже знаю, что машинистка наша разберет любой почерк, а если чего не поймет, не моргнув глазом, вставит слово, а то и целую фразу, от себя. У меня уже был случай, когда крохотная заметка о трудовых свершениях механизатора Ивана Ивановича, заканчивалась фразой, что «он, Николай Иванович, плохо работать просто не умеет...» Какой Николай Иванович? Откуда он взялся? - Ломал я потом голову, переживая первое в своей короткой газетной практике порицание, справедливо высказанное редактором на планерке.
На планерках (а проходили они у нас, как правило, по четвергам) подводились итоги недели и определялись маршруты командировок. С таким расчетом, чтобы в пятницу в наш видавший виды «уазик» втиснулся, по возможности, весь наличный редакционный состав, за исключением бухгалтера, корректора и ответственного секретаря, обязанности которого обычно брал на себя редактор. По пути всех сгрузят, кого в Меглецах, кого - в Барышове, а кого - и в Ореховне, на берегу шелестящего тростником озера...
Как хорошо погожим летним днем оказаться у озера! Вода чешуйчато блестит на солнце. Пахнет рыбой, смоляными боками челнов, водорослями... Распухший от торопливых записей блокнот приятно тяготит карман. Командировка удалась. Можно спокойно посидеть на камушке, поджидая машину и думая о том, как передать словами голоса и звуки этого обычного, ничем не примечательного дня, который уже никогда не повторится, как и ничто не повторится никогда...
Шелестит, покачиваясь на ветру, озерный тростник. В прибрежной траве точат свои крохотные косы трудяги-кузнечики. Льет золото с небес полуденное солнце. Еще есть время сделать зарубки для памяти, записав обрывки разговоров и беглых наблюдений, которые не войдут ни в одну газетную статью, останутся в блокнотах и дневниках, как щепки, раскиданные вокруг недостроенного дома.
…Вот я взбегаю на скрипучее редакционное крыльцо, вот толкаю тяжелую, обитую дерматином дверь, успев ощутить в коридоре прохладный запах тишины, которая сменяется пулеметным треском пишущей машинки и мягким перестуком канцелярских счет. Это означает, что Валентина Лорская с утра пораньше печатает очередной газетный опус, а Дарья Васильевна Спиридонова, как предписано бухгалтеру, сводит дебет с кредитом, между делом умудряясь переговариваться с сидящей за перегородкой литсотрудницей Любой Водолазовой... Люба в чем-то громко и горячо убеждает Дарью Васильевну, а та ей терпеливо и обстоятельно возражает. Не сходятся они в таком деликатном вопросе, как роль женщины в семье...
Я здороваюсь со всеми, на секунду прервав мирное течение утренней беседы, сажусь за колченогий стол у окна и начинаю накручивать телефонный диск: на первую полосу срочно нужна информация в тридцать строчек. Телефон, как назло, безмолвствует. Время идет. Информации как не было, так и нет. За дощатой перегородкой слышится выразительное покашливание Константина Никаноровича Смирнова. Редактор недоволен. Разговоры в кабинете стихают. Неутомимая модница Таня Кузнецова от греха подальше убирает в стол очередную обновку, которую собиралась продемонстрировать равнодушной к нарядам Любе. Ничего им из-за меня не видно и переговариваются они между собой, то и дело адресуя томные девические взоры угрюмо застывшему у стены книжному шкафу, в стеклянных створках коего, как в зеркале, наблюдают друг друга.
И Люба, и Таня все, что надо, давно сдали на строгий редакторский суд. Сдала зарисовку о пастухе заместитель редактора Людмила Михайловна Колосова. Называется она «Пастух Рудень». Чем-то гоголевским веет от этого рядового газетного заголовка. Мне кажется, что он подошел бы к рассказу, в котором мудрый, немногословный пастух рассуждал бы не о привесах и надоях, а о чем-то более глубоком и значительном, о жизни и смерти, например, по-крестьянски просто излагая философию бытия... Я только что начитался философских трудов француза Сартра, выписав оттуда утешительную для себя строчку: «Безрассудство - это праздник существования». Мне нравятся эти слова, и я, безрассудно оставивший одну профессию ради другой, совершенно незнакомой, льщу себя слабой надеждой, что сделал это не зря...
Размышления мои прерывает голос Нины Григорьевны Бенак: «Люди, я написала двести строк с профсоюзного собрания...» Выход газеты своей нерасторопностью сдерживаю я. Сжалившись надо мной, все на свете знающая Валентина Дмитриевна Малышева подсказывает к кому обратиться, что спросить, и вскоре, справившись со своей задачей, я торжественно вручаю Лорской невнятно исписанный лист. В редакции я без году неделя, но уже знаю, что машинистка наша разберет любой почерк, а если чего не поймет, не моргнув глазом, вставит слово, а то и целую фразу, от себя. У меня уже был случай, когда крохотная заметка о трудовых свершениях механизатора Ивана Ивановича, заканчивалась фразой, что «он, Николай Иванович, плохо работать просто не умеет...» Какой Николай Иванович? Откуда он взялся? - Ломал я потом голову, переживая первое в своей короткой газетной практике порицание, справедливо высказанное редактором на планерке.
На планерках (а проходили они у нас, как правило, по четвергам) подводились итоги недели и определялись маршруты командировок. С таким расчетом, чтобы в пятницу в наш видавший виды «уазик» втиснулся, по возможности, весь наличный редакционный состав, за исключением бухгалтера, корректора и ответственного секретаря, обязанности которого обычно брал на себя редактор. По пути всех сгрузят, кого в Меглецах, кого - в Барышове, а кого - и в Ореховне, на берегу шелестящего тростником озера...
Как хорошо погожим летним днем оказаться у озера! Вода чешуйчато блестит на солнце. Пахнет рыбой, смоляными боками челнов, водорослями... Распухший от торопливых записей блокнот приятно тяготит карман. Командировка удалась. Можно спокойно посидеть на камушке, поджидая машину и думая о том, как передать словами голоса и звуки этого обычного, ничем не примечательного дня, который уже никогда не повторится, как и ничто не повторится никогда...
Шелестит, покачиваясь на ветру, озерный тростник. В прибрежной траве точат свои крохотные косы трудяги-кузнечики. Льет золото с небес полуденное солнце. Еще есть время сделать зарубки для памяти, записав обрывки разговоров и беглых наблюдений, которые не войдут ни в одну газетную статью, останутся в блокнотах и дневниках, как щепки, раскиданные вокруг недостроенного дома.